Он сказал с энтузиазмом:

– Еще бы!.. А если еще и сразу стрелять на поражение, чтобы разгрузить суды, то вы станете просто… я даже не знаю!

Он шутил, но глаза стали острыми, цепкими, а мозг заработал, я видел по разогреву его камня, в турборежиме.

– Намереваюсь, – сказал я осторожно, – сегодня же выступить с беспрецедентным заявлением. Как и при неудаче со строительством коммунизма пришлось откатиться на старые позиции, так и с юриспруденцией… Придется признать, что реальность совсем не такова, какой рисуем сами себе. Снова поставим на первое место безопасность законопослушных граждан, на которых держится общество, а уж потом подумаем об удобствах преступников, которые это общество разрушают. Так что стрелять на поражение нельзя, вы понимаете, но когда это будет случаться, то к сотрудникам милиции претензий не будет. И так до тех пор, пока преступников не останутся единицы. Тогда снова будем арестовывать со всеми церемониями и поклонами, а сажать в камеры будем с исправными кондиционерами и на ресторанное питание.

Он сказал торопливо:

– Господин президент, я обещаю, что наша партия поддержит эту инициативу единогласно!.. И вообще, что-то вы мне начинаете нравиться…

– Отстань, противный, – ответил я. – Кстати, надо будет почистить и эти… ну, вы понимаете…

– Извращенцев, – он говорил с несвойственной для такого грузного человека поспешностью. – Да, полностью поддерживаем!

Я помедлил, сказал намекающе:

– Мне понадобится поддержка и в ряде других вопросов.

Он тоже помедлил, глаза сверлили меня, как алмазные буравчики сверлят железо, ответил после тяжелой паузы:

– Понимаю, по некоторым соображениям вы их пока не оглашаете. Могу заверить, что, если будут служить укреплению власти, поддержим.

– Укреплению России, – поправил я с неловкостью.

Он усмехнулся, поводил из стороны в сторону указательным пальцем:

– Нет, господин президент, так не пройдет. Под укреплением России можно понимать все, что угодно. Даже ее расчленение. А вот укрепление власти – это однозначно.

– Как это?

– Будет власть, будет и Россия.

Глава 2

Гусько ушел, Новодворский получил свои ЦУ и тоже отбыл, я просматривал отчеты о курсе валют, о строительстве газопровода, нефтяных вышек, катастрофах, авариях на теплотрассах, выступлениях радикальных групп, и все время не оставляло ощущение, что с планетой что-то происходит.

Мало того, что люди ожесточились и дерутся повсюду, но и сама природа, казалось, испытывает зуд от семи миллиардов этих беспокойных существ: проснулись давно погасшие вулканы, разливы рек принимают катастрофические размеры, всюду сходят лавины, смерчи опустошают города, тайфуны топят океанские корабли и разрушают прибрежные поселки, землетрясения участились, ряд городов уже в развалинах, в океанах гигантские волны цунами смывают целые острова…

Но страшнее всего раздражение, охватившее человечество,

Карашахин вошел, осторожно и настолько неслышно ступая, словно в домашних растоптанных туфлях. Я привычно ждал, что передо мной опустится на стол бумага с новыми неприятностями, однако Карашахин лишь заметил коротко:

– Буревестники уже того, реют!

Зубы едва слышно заныли. Я задержал дыхание, уговаривая себя успокоиться, взять себя в руки, надо же вести себя по-президентьи, что это я как тургеневец, Карашахин молчал и смотрел холодными немигающими глазами, даже блеск в них не живой, а словно слюда на сколе.

– Значит, – поинтересовался я, – пора прятать тело жирное в утесах?

– А также сало, масло и другие продукты, – согласился он. – И помалкивать про швейцарские счета.

– Где эти буревестники сейчас?

– Пока только собираются, – сообщил он. – Возле местных профсоюзов.

– А ты говоришь, началась, – упрекнул я и тут же пожалел, ибо Карашахин делает, что может, он упредил о самом начале, а сама демонстрация – это не обязательно марширующие по Красной площади колонны с криками «Ура!», это прежде всего демонстрация своей силы, численности, желания добиться своего. – Извини, я хотел спросить, насколько они агрессивны?

– Трудно сказать, – заметил он осторожно. – Пока собирались группами в своих районах, все было спокойно. Но ивановцы уже выступили, им идти дальше всех, а по дороге к колоннам начали пристраиваться разные личности, на рабочих смахивающие не больше, чем я на рэпера, кричали сперва общие лозунги, а сейчас вот перешли на свои…

Он посматривал на крохотный наладонник, от цветного дисплея по лицу бегали желто-синие пятна, делая его еще угрюмее и несчастнее.

– Какие? – спросил я.

– Ясно, какие, – сказал он с хмурой улыбкой. – Долой правительство, ессно… А до этого требовали всего лишь увеличить занятость!.. Но мало того…

– Что еще?

– Сейчас вот к двум колоннам подъехали на легковых машинах и передают… вот-вот, передают ящики. Если не ошибаюсь, это не лимонад и даже не пиво.

Тупая боль перетекла на всю нижнюю челюсть. Понятно, демонстранты расхватают, у нас на халяву руки сами тянутся. Тут же на ходу и начнут прикладываться к горлышкам, как будто не водка в такой жаркий день, а прохладное пивко… Понятно, к месту сбора придут уже разогретыми. Очень разогретыми. И готовыми. На все.

Я нахмурился, в желудке ком.

– Какая же сволочь удумала вывести именно рабочих? Учли, что к рабочим у нас отношение самое трепетное. Как же, рабочий класс… Гегемон! Пальцем не тронь.

Он кивнул:

– На это и расчет. В колонне в самом деле наблюдается повышенная агрессивность, господин президент. Везде снуют подозрительные личности, взвинчивают страсти, пускают слухи.

– Тебе что, и это слышно? Или умеешь читать по губам?

– Я вижу лица тех, кто нашептывает, вижу лица тех, кому шепчут… до и после.

– Да, по мордам понять можно многое.

– И что же? – спросил он с безнадежностью. – Будем придумывать новые рабочие места? Конечно же, в сфере услуг? Чтобы одни группы населения обслуживали другие, а тех третьи?

– Уже распорядился, – обронил я.

– Да, но… – сказал он вялым голосом, – это, как понимаю, простая предосторожность?

– Нет.

– Попугать?

– Нет, – повторил я. – Представь себе, я честен даже с рабочими, хоть и политик.

С Тверской на Красную площадь выплескивались все новые толпы. Большинство под красными знаменами, якобы революцьенные люди труда, чуть меньше – с трехцветными транспарантами и флагами России, остальные – дикая помесь из анархистов, националистов, либералов, религиозных общин и всевозможных обществ. Россия – уникальная страна: работать никто не любит, за годы власти партаппарата отвращение к труду на чужого дядю привили так крепко, что вошло в плоть и кровь, зато побузить и что-нибудь сломать – дело гордости и хвастовства, а завтра каждая группка будет приписывать успех демонстрации себе.

Я понаблюдал на экранах, настроение с утра паршивое, кивнул Карашахину:

– Пойдем взглянем?

Он спросил испуганно:

– Выйти к ним?.. Лучше уж на сцену Колизея.

– Тогда уж на арену.

– Ну да, на арену. Что лучше?

– Это же не звери, – сказал я вяло, – более того, не враги. Заодно подышим свежим воздухом. Да не трусьте, Всеволод Лагунович, посмотрим со стены. Как будто они татары, а мы эти… защитники.

– Татары не раз брали Кремль, – напомнил он. – И жгли. И поляки жгли.

– Так это же не поляки, – возразил я. Суставы затрещали, я потянулся, чувствуя тяжесть во всем теле, а когда-то же порхал, как бабочка, взял пиджак и набросил на плечи. – Пойдем, пойдем! А то ты всегда в норке.

Он с испугом и некоторой обреченностью посмотрел в окно, где солнечные лучи заливали двор растопленным золотом, попробуй выйди под эту смертоносную радиацию и вообще космос, но вздохнул и покорно пошел вслед за мной к двери.

– Но ведет их почти та же «Солидарность», – сообщил он в приемной Ксении. Она с любопытством смотрела на обоих и, как мне показалось, дважды нажала коленом невидимую мне кнопку. – Это рабочие, господин президент. Они могут легко перейти грань дозволенного. Особенно когда по дороге им раздали ящики с водкой.